Неточные совпадения
До вечера носило Меннерса; разбитый сотрясениями о
борта и дно лодки, за время страшной борьбы с свирепостью волн, грозивших, не уставая, выбросить в море обезумевшего лавочника, он был подобран
пароходом «Лукреция», шедшим в Кассет.
Самгин, снимая и надевая очки, оглядывался, хотелось увидеть
пароход, судно рыбаков, лодку или хотя бы птицу, вообще что-нибудь от земли. Но был только совершенно гладкий, серебристо-зеленый круг — дно воздушного мешка; по
бортам темной шкуны сверкала светлая полоса, и над этой огромной плоскостью — небо, не так глубоко вогнутое, как над землею, и скудное звездами. Самгин ощутил необходимость заговорить, заполнить словами пустоту, развернувшуюся вокруг него и в нем.
Когда
пароход остановился против красивого города, среди реки, тесно загроможденной судами, ощетинившейся сотнями острых мачт, к
борту его подплыла большая лодка со множеством людей, подцепилась багром к спущенному трапу, и один за другим люди из лодки стали подниматься на палубу. Впереди всех быстро шел небольшой сухонький старичок, в черном длинном одеянии, с рыжей, как золото, бородкой, с птичьим носом и зелеными глазками.
— Не пускать их на
пароход! — раздался крик с
борта. — Не пускать! Они ночью весь
пароход обокрадут!
Игра в штос туманит головы, как дурман, и каторжный, проигрывая пищу и одежду, не чувствует голода и холода и, когда его секут, не чувствует боли, и, как это ни странно, даже во время такой работы, как нагрузка, когда баржа с углем стучит
бортом о
пароход, плещут волны и люди зеленеют от морской болезни, в барже происходит игра в карты, и деловой разговор мешается с картежным: «Отваливай!
[Помнится, когда я подходил однажды на катере к
пароходу, от
борта отчаливала баржа, битком набитая беглыми; одни были мрачны, другие хохотали; у одного из них совсем не было ног — отморозил.
Налево чернела темная масса нашего корабля, и слышались удары волн о
борта его; виднелся
пароход, шумно и быстро двигавшийся от Северной.
В час дня
пароход отвалил. Только тогда, после общего завтрака, Елена потихоньку, точно крадучись, спустилась в салон. Какое-то унизительное чувство, против ее воли, заставляло ее избегать общества и быть в одиночестве. И для того чтобы выйти на палубу после завтрака, ей пришлось сделать над собой громадное усилие. До самой Ялты она просидела у
борта, облокотившись лицом на его перила.
Первый раз я видел ночную тревогу и как-то сразу понял, что люди делали ее по ошибке:
пароход шел, не замедляя движения, за правым
бортом, очень близко горели костры косарей, ночь была светлая, высоко стояла полная луна.
— Чего навалились на
борт? — кричит боцман, прищурив красивые, но злые глаза. —
Пароход накренили, разойдись, черти драповые…
Но вот показались дымки, все ближе и ближе
пароходы, один становится боком, видим на палубе народ, другой
пароход немного подальше также становится к нам
бортом.
Пароход пошел тише. О белые
борта плескалась и всхлипывала, точно жалуясь, мутно-зеленая вода; мраморные дома, высокие башни, ажурные террасы не отражались в ней. Раскрылась черная пасть порта, тесно набитая множеством судов.
Чайки нагнали
пароход, одна из них, сильно взмахивая кривыми крыльями, повисла над
бортом, и молодая дама стала бросать ей бисквиты. Птицы, ловя куски, падали за
борт и снова, жадно вскрикивая, поднимались в голубую пустоту над морем. Итальянцам принесли кофе, они тоже начали кормить птиц, бросая бисквиты вверх, — дама строго сдвинула брови и сказала...
В этот день они катались на
пароходе с оркестром музыки, пили шампанское и все страшно напились. Саша пела какую-то особенную, удивительно грустную песню, и Фома плакал, как ребенок, растроганный пением. Потом он плясал с ней «русскую», устал, бросился за
борт и едва не утонул.
День был серый; сплошь покрытое осенними тучами небо отразилось в воде реки, придав ей холодный свинцовый отблеск. Блистая свежестью окраски,
пароход плыл по одноцветному фону реки огромным, ярким пятном, и черный дым его дыхания тяжелой тучей стоял в воздухе. Белый, с розоватыми кожухами, ярко-красными колесами, он легко резал носом холодную воду и разгонял ее к берегам, а стекла в круглых окнах
бортов и в окнах рубки ярко блестели, точно улыбаясь самодовольной, торжествующей улыбкой.
Пароход шипел и вздрагивал, подваливая
бортом к конторке, усеянной ярко одетой толпой народа, и Фоме казалось, что он видит среди разнообразных лиц и фигур кого-то знакомого, кто как будто все прячется за спины других, но не сводит с него глаз.
Из-за мыса, рассекая волны, выплыл громадный
пароход и, важно качаясь на взволнованном лоне моря, понёсся по хребтам волн, бешено бросавшихся на его
борта.
Один Коля Констанди, долго плававший на канонерской лодке по Черному и Средиземному морям, угадал верно, сказав, что
пароход итальянский. И то угадал он это только тогда, когда
пароход совсем близко, сажен на десять, подошел к берегу и можно было рассмотреть его облинявшие, облупленные
борта, с грязными потеками из люков, и разношерстную команду на палубе.
Иногда при ловле камбалы или белуги рыбакам случалось вытаскивать на крючке морского кота — тоже вид электрического ската. Прежде рыбак, соблюдая все меры предосторожности, отцеплял эту гадину от крючка и выбрасывал за
борт. Но кто-то — должно быть, тот же знаток итальянского языка, Коля — пустил слух, что для итальянцев вообще морской кот составляет первое лакомство. И с тех пор часто, возвращаясь с ловли и проходя мимо
парохода, какой-нибудь рыбак кричал...
Стоял на корме
парохода и смотрел, как она там, у
борта пристани, крестится одной рукою, а другой — концом старенькой шали — отирает лицо свое, темные глаза, полные сияния неистребимой любви к людям.
На
пароходе зажгли электричество и засветили на
бортах сигнальные фонари.
Но вот уже раздался последний колокол, капитан с белого мостика самолично подал третий пронзительный свисток; матросы засуетились около трапа и втащили его на палубу; шипевший доселе
пароход впервые тяжело вздохнул, богатырски ухнул всей утробой своей, выбросив из трубы клубы черного дыма, и медленно стал отваливать от пристани. Вода забулькала и замутилась под колесами. Раздались оживленнее, чем прежде, сотни голосов и отрывочных возгласов, которые перекрещивались между пристанью и пароходным
бортом.
С
парохода кричали, махали платками, зонтиками. С корвета офицеры, толпившиеся у
борта, махали фуражками.
Через двадцать минут
пароход пристал к
борту корвета. Положена была сходня, и несколько десятков лиц сошли на палубу. Вызванный для встречи двух приехавших адмиралов караул отдавал им честь, и их встретили капитан и вахтенный офицер.
Желтовато-мутная вода этой глубокой реки, судоходной на протяжении 80 миль от устья для самых больших, глубокосидящих кораблей, напомнила Ашанину китайские реки Вусунг и Янтсе Кианг. Но на Донае нет почти мелей и банок, которыми изобилуют китайские реки. Донай уже, берега его покрыты густой дикой растительностью. Местами река суживается на поворотах и на
пароходе то и дело приходится перекладывать руль с
борта на
борт, и в таких узких местах ветви береговых кустарников лезут в отворенные иллюминаторы кают.
Теркин прошелся по палубе и сел у другого
борта, откуда ему видна была группа из красивой блондинки и офицера, сбоку от рулевого.
Пароход шел поскорее. Крики матроса прекратились, на мачту подняли цветной фонарь, разговоры стали гудеть явственнее в тишине вечернего воздуха. Больше версты «Бирюч» не встречал и не обгонял ни одного
парохода.
В больном свете нарождающегося непогодного дня
пароход бежал по Невке, холодные черные волны бились о
борта, ветер залеплял лица и одежду мокрым снегом. Все понуро стояли, усталые и продрогшие. И только Николай Федорович все время острил, посмеивался и пел...
Узкая Тура в плоских берегах несла около Тюмени свои мутные волны и на них качался большой
пароход «Коссаговский», как гласила надпись на установленных рядком на палубе двенадцати ведрах. По одной линии с ним мирно покачивалась на буксире арестантская баржа — громадное судно с каютами, окруженными с двух сторон, параллельно
бортам, железными решетками, придающими ей вид громадной клетки.
На частном
пароходе, где плыли артисты, все было тихо:
пароход держался близко к судну митрополита, и артисты — дамы и мужчины — стояли у
борта и… тоже молились…